П И С Ь М А
И.Зайонцу, Москва – д..Мневники,
Крапивнер, 1954 г.
Люди, радуйтесь. Ура!
Поразит вас новость эта:
видел сам я, сам, вчера
настоящего поэта.
Появилось наконец
поэтическое солнце –
тонкоусый молодец,
гений в образе Зайонца.
Он еще не критикован
и еще в печать не сдан,
длиннонос, как Сирано, он,
и талантлив, как Ростан.
Правда, я спешить не стану,
мой поэт - еще юнец,
уж не знаю, как Ростану,
а Твардовскому пиздец!
И.Зайонцу, Илыч, Верхняя Печора –
Уруп, Северный Кавказ, 1958 г.
Мой друг Зайонц, и нами пузо
всевластно правит до сих пор.
А у моей священной музы
был продолжительный запор.
Но я, чудак, зачем-то тужась,
случалось лиру в руки брал,
кряхтел, пыжился и … - о ужас! –
лишь только воздух оскорблял.
Но к счастью, друг мой, это в прошлом,
хвала пилюлям и судьбе.
И вот, как видишь, ямбом пошлым
я шлю эпистолу тебе.
Хоть совестно и стыдно, вроде,
манером этаким писать,
ведь добрый ямб уже не в моде,
но мне уж моды не догнать,
да и к тому ж, узнай поди-ка,
кто завтра в жопу клюнет нас…
Итак привет с Печоры дикой
тебе на солнечный Кавказ.
С чего начать? Вопрос извечный!
Ну, так с того я и начну,
что новой драмою сердечной
я встретил новую весну.
Махнув на возраст свой преклонный,
зимой затея я роман.
Не то, чтоб это был обман,
а просто так – с тоски зеленой.
И хоть сперва, как говорится,
я в девке не видал беды,
потом глядишь – туды, сюды,
влюбился. Долго ли влюбиться?
Поверил я девчонке вздорной,
любя ее за нежный взгляд,
за то, что нос задорно вздернут
и оттопырен томный зад.
Я не терплю меланхоличных
невыразительных задов,
что так в ходу у дам столичных,
худых, больных, неврастеничных.
Нет. Зад - основа всех основ.
Уж мыслью тешился я новой –
под осень обвенчаться с ней.
Но так случилось, что к весне
она нашла себе другого..
И хоть сказал я: "Ну и пусть!",
а все ж была и боль, и грусть.
Но в грусти, право, мало толку,
умей держать ее втайне.
Закинув за спину двустволку
твой друг шагает по тайге.
Шагает? Нет. Скажу, стараясь
держаться истины везде:
бредет, сквозь чащу продираясь,
в болотах тонет по муде.
И все бы ничего, и все-то
терпеть бы можно до поры,
и зной, и чащи, и болота,
и глад, и хлад, но комары!…
Нет в мире ничего кошмарней,
чем крокодилов этих рать,
Засунув морду в накомарник,
ты все же пробуешь дышать.
А комары тебя молотят,
впиваясь в руки, в ноги, в зад,
и на одной постылой ноте
зудят-зудят-зудят-зудят.
Поверишь ли, Зайонц, и сам ты
реветь готов давно давным,
да утешаешься одним:
из них кусают только самки.
У комаров, как и у нас,
видать такие же законы.
Так мудрый Обручев как раз
писал еще во время оно.
А все мы на своем веку
привыкли верить старику.
Так вот. Как жертва этих самок,
и комариных и людских,
я яростный сторонник самых
жестоких санкций против них.
Но кажется, об этом хватит,
ведь каждый знает с юных лет:
от женщин польза лишь в кровати,
от комаров – и вовсе вред.
Уж лучше распишу про север,
пока перо в руках не спит.
Итак, едим мы здесь консервы,
а пьем, признаться, только спирт.
Конечно не считая водки…
На маленькой комяцкой лодке
таежной речкой на шестах
мы пробираемся в охотку
на свой, как говорится, страх.
Потом с реки в тайгу уходим,
случается, на много дней.
И жизнь не легкая, и, вроде,
мы все давно привыкли к ней.
Бывает, притомишься слишком,
но знай вперед иди, иди:
рюкзак за плечи, и ружьишко
на всякий случай – впереди.
Зато бывает и охота!
Я, например, гроза зверей:
бью за день по сто глухарей,
а глупых рябчиков – без счета.
Тебе ж, Зайонц, как рыболову,
хотелось бы иных чудес
(повсюду ищите одно вы),
так слушай и завидуй: здесь
есть нельма, хариус, и щука,
и сиг, и семга, и налим….
Но только вот какая штука –
я не внушаю страха им.
Рыбешки, видно, что-то знают,
и просто мной пренебрегают.
Зато, как радостно услышать
в лесу собачий милый лай,
и выйти вдруг к теплу и крыше:
"Хозяйка! Гости! Принимай!".
И сердце прыгает, как мячик,
и до смешного жаден ты
на ласки тоненьких комячек
и на "сучок" из Вологды.
Ну, а теперь пора бы, вроде,
как в письмах то заведено,
поговорить и о погоде,
и о природе заодно.
Я мест капризнее не знаю:
то дождь завесою вокруг,
то, смотришь, радуга двойная
в пол неба размахнется вдруг –
и солнце, словно на неделю,
спокойно светит. Ты идешь
в маршрут скорее, но на деле –
через минуту снова дождь.
А ты с досады, ну, хоть пьянствуй,
раз время есть и водка есть.
И так ни в чем нет постоянства,
и в этом, друг мой, - север весь.
Река Печора – это мели,
и перекаты, и туман,
к воде склонившиеся ели,
и тишина, и глухомань.
Бывает, что и солнце щедро
все русло вдруг осеребрит,
и ветер в пышных кронах кедров
вдруг под сурдинку прозвенит.
А ночь здесь ходит неглиже, –
не нагишом, но видно в меру –
и в десять вечера уже
зарю вещают шантеклеры…
Ну вот, Зайонц, я дело сделал.
Уж строчкам потерял я счет.
Писал бы, может быть еще,
но что-то, друг мой, надоело.
Да и к тому ж, закон таков,
письмо, чем дольше, тем противней.
Кончаю. Жду твоих стихов.
Прощай.
Твой друг Рудольф Крапивнер.
И.Зайонцу, Печора – Москва, 1962 г.
Имея сумрачность души,
через бесчисленные драмы,
посообщаться я решил
с тобой посредством телеграммы.
А.Юдкевичу, Москва- Печора1962 г.
И я от идентичных драм
постыдно распускаю нюни,
намереваясь видеть Вам
начале месяца июня.
Ю.Апенченке, Нижневартовск-
Москва, "Правда" 1969 г.
Друг дорогой! Скучаю без
тем более, чем дальше в лес.
И.Зайонцу, Гоналулу – Москва, "Правда" -
Нижневартовск. 1969 г.
Друг дорогой, вернулся из,
чем выше вверх, тем ниже вниз
Геофизическому отряду. Нижневартовск –
Верховья Куль-Егана, 1970 г.
Я поднимаю верное стило,
охваченный лирической жарою,
и, проклиная муки геморроя,
сажусь на очень твердое стуло.
Чем я воздам за ваш таежный глас,
за ваш привет из сумрачного леса?
Я очень тронут. Да и кто из нас
не тронут в этот страшный век железа?
Но, вспоминая, милые мои,
как вы вокруг бросаете х…
(при этом вам не надо опасаться,
и это совршенно ясно мне,
поскольку вам никак не пробросаться),
я с эти веком примерен вполне.
И не без основания считаю,
пока х… тревожат ваши сны,
нам с вами совершенно не страшны
вульгарные претензии Китая
и атомные ужасы войны.
А что так будет, дождик или снег,
еврейский путч или угроза миру,
все одолеет юмор и сатира,
все сокрушит вам несравненный смех.
Друзья мои! О если бы везде
подобные рождались коллективы,
я б сразу запретил презервативы,
и мы к коммунистической п…
(простите, я хотел сказать, звезде)
все вместе покатились бы, как бублик,
под пение и танцы нежных муз…
Друзьям мои - прекрасен наш союз!
Советских Социалистических Республик.
И.Зайонцу. Борт "ИЛ"-96 – Нижне-Вартовск.
1971 г.
Лечу на запад – мое отработано.
Вибрирует "ИЛ" на острие луча.
Пролетая над вашими болотами,
видел тебя у "6-го ключа".
Р.Крапивнер
И.Зайонцу. Витим, Многообещающая Коса -
Гоби-Алтай, МНР., 1976 г.
Во глубине сибирских руд
коньяк и водку нынче пьют.
И это все благодаря
тому, что сбросили царя.
От братского бурятского народа в моем лице – братскому монгольскому народу в твоем лице. Напиши мне что-нибудь по-монгольски.
А.Юдкевич
А.Юдкевичу, Гоби-Алтай –
Витим, Многообещающая Коса.1975 г.
Великого бурятского народа
великий сын и где-то даже брат,
я не писал тебе уже пол года,
я негодяй и страшно виноват.
Прости меня, но я писал отчет
и постоянно вскрикивал "О черт!",
а временами кое-что похлеще.
И веришь ли, - о русский наш язык! –
мне неизменно становилось легче.
Я, кажется, притерся и привык,
хотя иных уж нет, а те далече…
Сарказм упрятав в жидкие усы,
среди хребтов Монгольского Алтая
я слушаю, как ветры из Китая
ревут вдоль пограничной полосы.
Там эти леваки и отщепенцы
взрывают бомбы в сотни мегатонн.
Я б сыпанул им, сукам, соли с перцем,
когда бы я был на минутку Он.
Но я , увы, не тот. Я лишь простой поэт!
И вот маоцзедунские рентгены
мои советские проверенные гены
упорно сводят, кажется, на нет.
Но я еще – ого! Еще мне черт не брат!
Пишу свои стишки, живется хреновато…
Монголия не в чем не виновата:
мне лучшие друзья аратка и арат.
Я веско говорю им "Сайн байн уу !"
на диалекте истинного халха.
Они мне говорят "Баранки гну!",
что означает : "Как там ваша Калка?".
Я отвечаю: "Калка так и так,
мы выстроили ГРЭС в том Диком поле".
И, проявив необходимый такт,
я становлюсь посланцем доброй воли.
И то сказать, прекрасная страна!
Здесь нет в помине грубого асфальта,
и с умилением смотрю я из окна
УАЗика на столбчатость базальта.
Я б сам, мой друг, вот так окаменел,
когда б ни пропасть неотложных дел,
ни посягательства на лавры кандидата…
Вот так и живу, спеша куда-то,
покудова совсем не поседел.
Per aspera ad astra! = Сквозь кусты
и прямо в дамки (перевод с лаыни,
хоть дантевский язык не в моде ныне).
Но Господи, избавь от суеты!
Что проку в празднословом и лукавом?
Нам не к лицу с тобой грешить лекалом:
чем дальше я, тем мне дороже ты.
Чем дальше ты, том больше я тоскую,
и здесь, на пограничной полосе
ловлю твой зыбкий лик в пустынях Акатуя
на Многобещающей Косе.
Твой маленький портрет я вставил в раму,
и, прижимая карточку к губам,
шепчу ночами: "Друг! Побольше БАМу!
Обставим этих ихних Алабам. "
Наш труд не пропадет, и светлая свобода
с улыбкою нас встретит на крыльце.
От братского монгольского народа
я шлю привет бурятскому народу
в твоем родном единственном лице.
И.Зайонцу. Витим, Многообещающая коса –
Гоби-Алтай, 1976 г.
Мой друг, любезный мой Овидий!
мой дорогой монгольский брат!
Какие могут быть обиды?
Наоборот - я очень рад.
Я рад тому, что мир наш тесен,
поскольку связь на высоте,
тому, что ты, как прежде, весел,
и ироничен вместе с тем,
и что в краю глухом и дальнем
целенаправленно весь год
растешь ты интеллектуально,
а вовсе не наоборот.
И то сказать - в своей пустыне,
среди кочующих племен,
ты начал шпарить по латыни,
как Гай Корнелий Цицерон *.
А у меня с культурой скверно.
Живу как будто темный галл.
Теряю медленно и верно
свой творческий потенциал.
Погряз в невежестве и лени.
Стал дик, короче говоря.
И даже ботая по фене,
не обхожусь без словаря.
Все пусто так вокруг и голо.
Поверь, что худшей нет беды,
когда друзья бегут к монголам,
в Киргиз-Кайсацкие Орды.
А тех в Москве живут поныне
и нас давно уже не ждут,
и только мы с моей княгиней –
во глубине сибирских руд.
Я сам здесь стал с камнями сходен,
не радуюсь и не скорблю…
Но эту жизнь Amo et odi ! ** =
и ненавижу и люблю.
• Возможно, его звали иначе, но это не играет значения.
** У меня нет под рукой других латинских текстов. Если ударение неправильно, то прошу считать это поэтической вольностью.
Целую. Саня. ***
*** Эта лапидарная надпись в прозе кажется мне наиболее удачной.
P.S. В качестве варианта для снобов, чье ухо может резать неправильное ударение в бессмертной латыни:
Моя звезда сияет тускло
и нет просвета впереди…
Я эту жизнь, сказать по-русски,
Amo et, вместе с тем, odi !
А.Юдкевич.
И.Зайонцу. Москва, "Правда" - Гоби-Алтай, 1976 г.
Мой друг, в глуши Гоби-
Алтайского аймака
не повторяй однако:
"To be or not to be".
А лучше из глуши
хоть изредка пиши..
С тобой .бы нам to bE
(хотя бы по субботам).
Целую и скучаю по тебе.
Ю.Апенченко
Б.Холопову. Гоби-Алтай – Москва, "Дружба народов"
1977 г.
Уже затеплился, должно быть канделябр,
поет Майсюк, окно раскрыто в лето.
Позволь внести, почтенный юбиляр,
и мне свою восторженную лепту.
Друзья, оставьте шуточки и смех!
Кого вы видите сегодня пред собою?
Вот – этот человек. Он собственной судьбою
предельно выразил наш динамичный век.
Великосельский скудный город
его вскормил в голодную годину.
А вырос потрясающий мужчина:
поэт, прозаик, в чем-то полиглот,
гурман, аскет, хозяйственный мужик,
пивун любви и где-то друг народа.
Вот как влияет на моральный лик
суземистая скудность огорода.
Однако ж – это корни, а ботва
шумела в Братиславе и Берлине.
Но чувства росса яростно взбурлили,
когда пред ним явилася Москва.
Он принял всю ее: "Россию" и "Совой",
столы чепков в палитре винных пятен…
Как не крутись, но лишь на Моховой
нам воздух Родины и сладок и приятен.
И все-таки, как истый демократ,
приемля наши жизнь и ихние пороки,
белеет в мире он, как парус одинокий,
и чует мир его стремительный домкрат.
Вот этот человек! – он не холодный бритт,
закрепощенный в собственной пещере.
Его жена любовь друзьям дарит,
и, как звезда с звездою говорит,
с ним говорят пленительные дщери.
Я рифмы современные ловлю
и предлагаю тост, не мудрствуя лукаво:
"Ахбабукя" (арабск.) и J love jou!
За Славу, черт возьми! За Славочкину славу.
И.Зайонцу. Москва, "Дружба народов" –
Гоби-Алтай, 1977 г.
Да осподи! А мы-то - лыком шиты?!
Не сладим всклад побаску али две?
Что ж, как всегда, российские пииты
певали в ссылке шибче, чем в Москве.
У вас – напор, у нас – ученья призьма,
у вас – природа, а у нас зато –
могучий дых квасного патритизьма:
дыхнем на Чингисханово гнездо!
Чтоб ты, базальном полоненный ихим,
отвыкший жить, по-нашенски спеша,
вдохнул и спомнил вкупе с энтим дыхом,
чем нонче пахнет мневникский емшан.
Вонька в жары трава! У нас раскисли
асфальты. Солнце жарит кипятком.
Хоша в ином, литературном смысле
потягиват забытым холодком.
Ай нам по первости? Привычно блея,
князь Юрий ("Орган"-то листаешь там?)
поет хвалы родному юбилею,
и мы за ним стремимся по пятам.
Быват… В "Олене" (на ремонте "Шпиль"-то)
иль в горницах смердливых ЦДЛ
отводим душу за игрою в шпильки,
в стихи, рассказы, Бога и тэ.дэ.
Все то ж, все то ж… Рожая слово в муках,
мутнеет глазом борода-Орлов,
закончил сказ о женщине Майсюков
размером в осемь авторских листов.
Томится Том, в когтях железной "Смены",
а я… Да что там баять о себе?
От перемен страхуясь постепенно,
гумаги оформляю в СеСеПе.
Лечу на Вахш… Ты - с Гоби, я - с Памиру
могли бы и Хуа заклещить, чать.
Да не хуа… Как при угрозе миру
нас тянет окончания смягчать.
Засим – целую…Что ж до стиля слога –
я взял его приятелю в пандан:
поморский краснослов Личутин Вова
на днях со мною обмывал роман.
Б.Холопов
Б.Холопову, Гоби-Алтай –
Москва, "Дружба Народов", 1977 г.
Не лыком шит дружок, не лыком шит,
и за версту видать, не пальцем сделан.
Так потянуло вновь к родным пределам,
которые нам меч, а равно щит.
Так остро вновь припомнилося мне,
как мы с тобой бывали со щитами,
когда в "Олене" резво сочетались
с бутылочкой-другою "Каберне".
Что ж до дружка, как почту привезут,
листаю в туалете мощный "Орган".
Как их хранит от заграничных оргий
спасительных соревнований зуд.
А впрочем, кто из нас не без грехов?
И, antre nous, он подарил нам это:
"Потомки непричесанных волхвов –
печальные российские поэты".
Твой курс на СеСеПе – вполне понятный крен
писателя, который с веком сросся:
я твердо убежден, что ты как член
улетворишь любые их запросы.
Пора, пора подняться во весь рост
над нашими задумками благими,
а то, глядишь, покоя сердце просит,
и слава обнимается с другим.
Как часто не хватает нам чуть-чути
до полной воли сердцу и уму!
(сколь борзо сочинят помор Личутин.,
при обмываньях кланяйся ему).
Поклон Орлу, и Майсюку, и Тому…
Ах, все они мудры не по годам!
Отдам всю жизнь за труд их многотомный,
но только лиры милой не отдам.
Я с ней в литературе не расселся,
но мне милее, что сквозь снежный свей
святая боль ума и мука сердца
ведет России верных сыновей.
Засим - целую. Плачу по дорогам,
где воробьи купаются в овсе.
Не забывайте, други, ради Бога!
Жду ваших телеграмм, романов и эссе.
Гоби-Алтай - Москва. Экспедиция 15-го района
"Гидроспецгеологии", Котловой И.Ф., 1977 г.
Если праздничный вечер вам слезы случайные выжмет,
эта боль – не беда, и токая тоска – не тоска:
по Усе и Щугору, по Илычу, Колве и Ижме
пронеслась наша молодость, как голубая река.
От Тиманского Кряжа и до ледяного Урала,
там где с юною тундрой полночный закат пировал,
мы беспечно прошли, о судьбе не заботясь ни мало
и в каком-то маршруте легко перешли перевал.
Возле белых ночей наше сердце влюбленное пело,
пролетали года, исчезая за синей грядой,
был Никита – Иванович и Миловидов был "Белый",
да, признаться, и я был тогда не такой уж седой.
Чуть закрою глаза, и несутся стремительно мимо
стаи снежных откосов, и свет заливает лицо:
на уютной лодчонке вполне легкомысленный Климов
со смертельной угрозой поигрывает веслецом.
Он известный жуир! Пусть сейчас же предложит по чарке
в этот праздничный вечер принять зеленого вина.
Все мужчины встают, и за вас, дорогие Печорки,
первым тостом за вас! Навсегда! И до самого дна!
Боже правый, как весело пелось когда-то!
Как смеялось легко и спалось на застуженных мхах!
Как вам спится теперь, всевозможных наук кандидаты:
Саша, Вера, Валера, РБ и ДГ и Валях?
Как в прокуренной бойлерной бесперебойно
ворковала гитара – ровесница нашим годам!
Вспоминал ее Женя, когда развивался в Сорбонне
среди жутко изящных мамзелей и столь же распутных мадам?
Впрочем, кроме гитар мы еще помаленьку пахали.
Если честно сказать, мы пахали тогда не за страх!
Оттого так блестяще прошли по различным Сахарам
несравненный Отец, Толя Ночкин, Палиеч и Граф.
Может быть, оттого, что работа валила с катушек,
что был ветер свиреп и подъем упоительно крут,
мы глядим со слезой с высоты полысевших макушек,
как в глухую тайгу наша юность уходит в маршрут.
Я пишу вам письмо, и встают перед мысленным взором
ваши милые лица и радостно-грустный банкет,
и оргсектор Котлова – бесспорная "Миссис Печора".
О, пардон меня – мисс! Ей семнадцать по-прежнему лет!
Если праздничный вечер вам слезы случайные выжмет,
пусть заветная грусть будет радостна вам и легка:
по Усе и Печоре, по Колве, Щугору и Пижме
проплыла наша молодость, как голубая река.
И.Зайонцу. Москва, Гидропроект –
Ханты-Мансийск, 1985 г.
Не посчитай за лесть,
ее здесь - ни на волос,
ведь ты возвысил голос,
чтоб все сказать, как есть.
По манию руки
вернулись наши даты
и прогремел набатом
глухой "Удар кирки".
Во всем пристойный вид,
так прибрано и чисто,
приличные артисты,
богатый реквизит…
Спектаклю вопреки
всему мы знаем цену –
для нас звучит за сценой
глухой удар кирки.
Не ради похвальбы
теперь тебе скажу я,
что не был я в Бомбее,
зато в Коломбо был.
Но это пустяки -
и не такое пишут,
зато я ясно слышу
глухой "Удар кирки".
А.Юдкевич
И.Зайонцу. Мурманск – Москва. 1986 г.
Хоть ты и признан перестройкой,
как Коломбиною Пьеро,
все так же весело и бойко
твое лукавое перо.
За что же любим мы Зайонца?
За все! И в том числе за то,
что помнит друга он засланца,
что сын он нашенской Сато.
И за Полярным этим Кругом,
где столько лиха я вкусил,
я тоже поднял тост за друга
и снова рыбкой закусил.
Здесь, как и всюду, воздух спертый,
но больше холода и тьмы.
Ну что же – были б только мы,
а их, как говорится на х…!
Р.Крапивнер
И.Зайонцу. МИД , Посольство СССР в СРВ,
ГКЭС, группа Яли – Москва, 1989 г.
Прощай, немытая Россия,
страна рабов, страна невеж,
без мыла жить нет больше силы,
я уезжаю за рубеж.
Быть может, там избегну срама,
предотвращу душевный шок
и в джунглях Южного Вьетнама
найду стиральный порошок.
А.Юдкевич И.Зайонцу. АО "Институт Гидропроект",
Москва – Хорошево-Мневники, Москва, 1996 г.
Ты мне пожалуйста скажи,
тебя я спрашиваю, Игорь,
зачем играешь в эти игры
с красивым словом "ностальжи".
Как бы впадая в странный сон,
где нет тебя, хотя ты рядом,
глядишь отсутствующим взглядом,
чуть приглушив магнитофон.
Да, нет тебя, хоть рядом ты,
и вдалеке рокочут струны,
и вижу я, как светит юность
сквозь огрубевшие черты.
Тебе как будто тесен дом –
ведь ты уже в десятом классе,
и луг на пойменной террасе
воспринят как аэродром.
Но прежде, чем пойти на взлет
и оторваться без оглядки,
на старой клубной танцплощадке
ты отмечаешь свой уход.
Лучи последние ловя,
вдали синеет берег правый,
и нежный свист Таисьи Саввы
выводит "Танго соловья".
К плечу доверчиво припав,
под этот свист прозрачно-тонкий
идет соседская девчонка
сомнамбулическими па.
Уйдя в далекие края,
ты навсегда остался там, где
Плывет над тихой поймой танго…
Ах, это "Танго соловья".
А.Юдкевич
И.Зайонцу, Москва – д..Мневники,
Крапивнер, 1954 г.
Люди, радуйтесь. Ура!
Поразит вас новость эта:
видел сам я, сам, вчера
настоящего поэта.
Появилось наконец
поэтическое солнце –
тонкоусый молодец,
гений в образе Зайонца.
Он еще не критикован
и еще в печать не сдан,
длиннонос, как Сирано, он,
и талантлив, как Ростан.
Правда, я спешить не стану,
мой поэт - еще юнец,
уж не знаю, как Ростану,
а Твардовскому пиздец!
И.Зайонцу, Илыч, Верхняя Печора –
Уруп, Северный Кавказ, 1958 г.
Мой друг Зайонц, и нами пузо
всевластно правит до сих пор.
А у моей священной музы
был продолжительный запор.
Но я, чудак, зачем-то тужась,
случалось лиру в руки брал,
кряхтел, пыжился и … - о ужас! –
лишь только воздух оскорблял.
Но к счастью, друг мой, это в прошлом,
хвала пилюлям и судьбе.
И вот, как видишь, ямбом пошлым
я шлю эпистолу тебе.
Хоть совестно и стыдно, вроде,
манером этаким писать,
ведь добрый ямб уже не в моде,
но мне уж моды не догнать,
да и к тому ж, узнай поди-ка,
кто завтра в жопу клюнет нас…
Итак привет с Печоры дикой
тебе на солнечный Кавказ.
С чего начать? Вопрос извечный!
Ну, так с того я и начну,
что новой драмою сердечной
я встретил новую весну.
Махнув на возраст свой преклонный,
зимой затея я роман.
Не то, чтоб это был обман,
а просто так – с тоски зеленой.
И хоть сперва, как говорится,
я в девке не видал беды,
потом глядишь – туды, сюды,
влюбился. Долго ли влюбиться?
Поверил я девчонке вздорной,
любя ее за нежный взгляд,
за то, что нос задорно вздернут
и оттопырен томный зад.
Я не терплю меланхоличных
невыразительных задов,
что так в ходу у дам столичных,
худых, больных, неврастеничных.
Нет. Зад - основа всех основ.
Уж мыслью тешился я новой –
под осень обвенчаться с ней.
Но так случилось, что к весне
она нашла себе другого..
И хоть сказал я: "Ну и пусть!",
а все ж была и боль, и грусть.
Но в грусти, право, мало толку,
умей держать ее втайне.
Закинув за спину двустволку
твой друг шагает по тайге.
Шагает? Нет. Скажу, стараясь
держаться истины везде:
бредет, сквозь чащу продираясь,
в болотах тонет по муде.
И все бы ничего, и все-то
терпеть бы можно до поры,
и зной, и чащи, и болота,
и глад, и хлад, но комары!…
Нет в мире ничего кошмарней,
чем крокодилов этих рать,
Засунув морду в накомарник,
ты все же пробуешь дышать.
А комары тебя молотят,
впиваясь в руки, в ноги, в зад,
и на одной постылой ноте
зудят-зудят-зудят-зудят.
Поверишь ли, Зайонц, и сам ты
реветь готов давно давным,
да утешаешься одним:
из них кусают только самки.
У комаров, как и у нас,
видать такие же законы.
Так мудрый Обручев как раз
писал еще во время оно.
А все мы на своем веку
привыкли верить старику.
Так вот. Как жертва этих самок,
и комариных и людских,
я яростный сторонник самых
жестоких санкций против них.
Но кажется, об этом хватит,
ведь каждый знает с юных лет:
от женщин польза лишь в кровати,
от комаров – и вовсе вред.
Уж лучше распишу про север,
пока перо в руках не спит.
Итак, едим мы здесь консервы,
а пьем, признаться, только спирт.
Конечно не считая водки…
На маленькой комяцкой лодке
таежной речкой на шестах
мы пробираемся в охотку
на свой, как говорится, страх.
Потом с реки в тайгу уходим,
случается, на много дней.
И жизнь не легкая, и, вроде,
мы все давно привыкли к ней.
Бывает, притомишься слишком,
но знай вперед иди, иди:
рюкзак за плечи, и ружьишко
на всякий случай – впереди.
Зато бывает и охота!
Я, например, гроза зверей:
бью за день по сто глухарей,
а глупых рябчиков – без счета.
Тебе ж, Зайонц, как рыболову,
хотелось бы иных чудес
(повсюду ищите одно вы),
так слушай и завидуй: здесь
есть нельма, хариус, и щука,
и сиг, и семга, и налим….
Но только вот какая штука –
я не внушаю страха им.
Рыбешки, видно, что-то знают,
и просто мной пренебрегают.
Зато, как радостно услышать
в лесу собачий милый лай,
и выйти вдруг к теплу и крыше:
"Хозяйка! Гости! Принимай!".
И сердце прыгает, как мячик,
и до смешного жаден ты
на ласки тоненьких комячек
и на "сучок" из Вологды.
Ну, а теперь пора бы, вроде,
как в письмах то заведено,
поговорить и о погоде,
и о природе заодно.
Я мест капризнее не знаю:
то дождь завесою вокруг,
то, смотришь, радуга двойная
в пол неба размахнется вдруг –
и солнце, словно на неделю,
спокойно светит. Ты идешь
в маршрут скорее, но на деле –
через минуту снова дождь.
А ты с досады, ну, хоть пьянствуй,
раз время есть и водка есть.
И так ни в чем нет постоянства,
и в этом, друг мой, - север весь.
Река Печора – это мели,
и перекаты, и туман,
к воде склонившиеся ели,
и тишина, и глухомань.
Бывает, что и солнце щедро
все русло вдруг осеребрит,
и ветер в пышных кронах кедров
вдруг под сурдинку прозвенит.
А ночь здесь ходит неглиже, –
не нагишом, но видно в меру –
и в десять вечера уже
зарю вещают шантеклеры…
Ну вот, Зайонц, я дело сделал.
Уж строчкам потерял я счет.
Писал бы, может быть еще,
но что-то, друг мой, надоело.
Да и к тому ж, закон таков,
письмо, чем дольше, тем противней.
Кончаю. Жду твоих стихов.
Прощай.
Твой друг Рудольф Крапивнер.
И.Зайонцу, Печора – Москва, 1962 г.
Имея сумрачность души,
через бесчисленные драмы,
посообщаться я решил
с тобой посредством телеграммы.
А.Юдкевичу, Москва- Печора1962 г.
И я от идентичных драм
постыдно распускаю нюни,
намереваясь видеть Вам
начале месяца июня.
Ю.Апенченке, Нижневартовск-
Москва, "Правда" 1969 г.
Друг дорогой! Скучаю без
тем более, чем дальше в лес.
И.Зайонцу, Гоналулу – Москва, "Правда" -
Нижневартовск. 1969 г.
Друг дорогой, вернулся из,
чем выше вверх, тем ниже вниз
Геофизическому отряду. Нижневартовск –
Верховья Куль-Егана, 1970 г.
Я поднимаю верное стило,
охваченный лирической жарою,
и, проклиная муки геморроя,
сажусь на очень твердое стуло.
Чем я воздам за ваш таежный глас,
за ваш привет из сумрачного леса?
Я очень тронут. Да и кто из нас
не тронут в этот страшный век железа?
Но, вспоминая, милые мои,
как вы вокруг бросаете х…
(при этом вам не надо опасаться,
и это совршенно ясно мне,
поскольку вам никак не пробросаться),
я с эти веком примерен вполне.
И не без основания считаю,
пока х… тревожат ваши сны,
нам с вами совершенно не страшны
вульгарные претензии Китая
и атомные ужасы войны.
А что так будет, дождик или снег,
еврейский путч или угроза миру,
все одолеет юмор и сатира,
все сокрушит вам несравненный смех.
Друзья мои! О если бы везде
подобные рождались коллективы,
я б сразу запретил презервативы,
и мы к коммунистической п…
(простите, я хотел сказать, звезде)
все вместе покатились бы, как бублик,
под пение и танцы нежных муз…
Друзьям мои - прекрасен наш союз!
Советских Социалистических Республик.
И.Зайонцу. Борт "ИЛ"-96 – Нижне-Вартовск.
1971 г.
Лечу на запад – мое отработано.
Вибрирует "ИЛ" на острие луча.
Пролетая над вашими болотами,
видел тебя у "6-го ключа".
Р.Крапивнер
И.Зайонцу. Витим, Многообещающая Коса -
Гоби-Алтай, МНР., 1976 г.
Во глубине сибирских руд
коньяк и водку нынче пьют.
И это все благодаря
тому, что сбросили царя.
От братского бурятского народа в моем лице – братскому монгольскому народу в твоем лице. Напиши мне что-нибудь по-монгольски.
А.Юдкевич
А.Юдкевичу, Гоби-Алтай –
Витим, Многообещающая Коса.1975 г.
Великого бурятского народа
великий сын и где-то даже брат,
я не писал тебе уже пол года,
я негодяй и страшно виноват.
Прости меня, но я писал отчет
и постоянно вскрикивал "О черт!",
а временами кое-что похлеще.
И веришь ли, - о русский наш язык! –
мне неизменно становилось легче.
Я, кажется, притерся и привык,
хотя иных уж нет, а те далече…
Сарказм упрятав в жидкие усы,
среди хребтов Монгольского Алтая
я слушаю, как ветры из Китая
ревут вдоль пограничной полосы.
Там эти леваки и отщепенцы
взрывают бомбы в сотни мегатонн.
Я б сыпанул им, сукам, соли с перцем,
когда бы я был на минутку Он.
Но я , увы, не тот. Я лишь простой поэт!
И вот маоцзедунские рентгены
мои советские проверенные гены
упорно сводят, кажется, на нет.
Но я еще – ого! Еще мне черт не брат!
Пишу свои стишки, живется хреновато…
Монголия не в чем не виновата:
мне лучшие друзья аратка и арат.
Я веско говорю им "Сайн байн уу !"
на диалекте истинного халха.
Они мне говорят "Баранки гну!",
что означает : "Как там ваша Калка?".
Я отвечаю: "Калка так и так,
мы выстроили ГРЭС в том Диком поле".
И, проявив необходимый такт,
я становлюсь посланцем доброй воли.
И то сказать, прекрасная страна!
Здесь нет в помине грубого асфальта,
и с умилением смотрю я из окна
УАЗика на столбчатость базальта.
Я б сам, мой друг, вот так окаменел,
когда б ни пропасть неотложных дел,
ни посягательства на лавры кандидата…
Вот так и живу, спеша куда-то,
покудова совсем не поседел.
Per aspera ad astra! = Сквозь кусты
и прямо в дамки (перевод с лаыни,
хоть дантевский язык не в моде ныне).
Но Господи, избавь от суеты!
Что проку в празднословом и лукавом?
Нам не к лицу с тобой грешить лекалом:
чем дальше я, тем мне дороже ты.
Чем дальше ты, том больше я тоскую,
и здесь, на пограничной полосе
ловлю твой зыбкий лик в пустынях Акатуя
на Многобещающей Косе.
Твой маленький портрет я вставил в раму,
и, прижимая карточку к губам,
шепчу ночами: "Друг! Побольше БАМу!
Обставим этих ихних Алабам. "
Наш труд не пропадет, и светлая свобода
с улыбкою нас встретит на крыльце.
От братского монгольского народа
я шлю привет бурятскому народу
в твоем родном единственном лице.
И.Зайонцу. Витим, Многообещающая коса –
Гоби-Алтай, 1976 г.
Мой друг, любезный мой Овидий!
мой дорогой монгольский брат!
Какие могут быть обиды?
Наоборот - я очень рад.
Я рад тому, что мир наш тесен,
поскольку связь на высоте,
тому, что ты, как прежде, весел,
и ироничен вместе с тем,
и что в краю глухом и дальнем
целенаправленно весь год
растешь ты интеллектуально,
а вовсе не наоборот.
И то сказать - в своей пустыне,
среди кочующих племен,
ты начал шпарить по латыни,
как Гай Корнелий Цицерон *.
А у меня с культурой скверно.
Живу как будто темный галл.
Теряю медленно и верно
свой творческий потенциал.
Погряз в невежестве и лени.
Стал дик, короче говоря.
И даже ботая по фене,
не обхожусь без словаря.
Все пусто так вокруг и голо.
Поверь, что худшей нет беды,
когда друзья бегут к монголам,
в Киргиз-Кайсацкие Орды.
А тех в Москве живут поныне
и нас давно уже не ждут,
и только мы с моей княгиней –
во глубине сибирских руд.
Я сам здесь стал с камнями сходен,
не радуюсь и не скорблю…
Но эту жизнь Amo et odi ! ** =
и ненавижу и люблю.
• Возможно, его звали иначе, но это не играет значения.
** У меня нет под рукой других латинских текстов. Если ударение неправильно, то прошу считать это поэтической вольностью.
Целую. Саня. ***
*** Эта лапидарная надпись в прозе кажется мне наиболее удачной.
P.S. В качестве варианта для снобов, чье ухо может резать неправильное ударение в бессмертной латыни:
Моя звезда сияет тускло
и нет просвета впереди…
Я эту жизнь, сказать по-русски,
Amo et, вместе с тем, odi !
А.Юдкевич.
И.Зайонцу. Москва, "Правда" - Гоби-Алтай, 1976 г.
Мой друг, в глуши Гоби-
Алтайского аймака
не повторяй однако:
"To be or not to be".
А лучше из глуши
хоть изредка пиши..
С тобой .бы нам to bE
(хотя бы по субботам).
Целую и скучаю по тебе.
Ю.Апенченко
Б.Холопову. Гоби-Алтай – Москва, "Дружба народов"
1977 г.
Уже затеплился, должно быть канделябр,
поет Майсюк, окно раскрыто в лето.
Позволь внести, почтенный юбиляр,
и мне свою восторженную лепту.
Друзья, оставьте шуточки и смех!
Кого вы видите сегодня пред собою?
Вот – этот человек. Он собственной судьбою
предельно выразил наш динамичный век.
Великосельский скудный город
его вскормил в голодную годину.
А вырос потрясающий мужчина:
поэт, прозаик, в чем-то полиглот,
гурман, аскет, хозяйственный мужик,
пивун любви и где-то друг народа.
Вот как влияет на моральный лик
суземистая скудность огорода.
Однако ж – это корни, а ботва
шумела в Братиславе и Берлине.
Но чувства росса яростно взбурлили,
когда пред ним явилася Москва.
Он принял всю ее: "Россию" и "Совой",
столы чепков в палитре винных пятен…
Как не крутись, но лишь на Моховой
нам воздух Родины и сладок и приятен.
И все-таки, как истый демократ,
приемля наши жизнь и ихние пороки,
белеет в мире он, как парус одинокий,
и чует мир его стремительный домкрат.
Вот этот человек! – он не холодный бритт,
закрепощенный в собственной пещере.
Его жена любовь друзьям дарит,
и, как звезда с звездою говорит,
с ним говорят пленительные дщери.
Я рифмы современные ловлю
и предлагаю тост, не мудрствуя лукаво:
"Ахбабукя" (арабск.) и J love jou!
За Славу, черт возьми! За Славочкину славу.
И.Зайонцу. Москва, "Дружба народов" –
Гоби-Алтай, 1977 г.
Да осподи! А мы-то - лыком шиты?!
Не сладим всклад побаску али две?
Что ж, как всегда, российские пииты
певали в ссылке шибче, чем в Москве.
У вас – напор, у нас – ученья призьма,
у вас – природа, а у нас зато –
могучий дых квасного патритизьма:
дыхнем на Чингисханово гнездо!
Чтоб ты, базальном полоненный ихим,
отвыкший жить, по-нашенски спеша,
вдохнул и спомнил вкупе с энтим дыхом,
чем нонче пахнет мневникский емшан.
Вонька в жары трава! У нас раскисли
асфальты. Солнце жарит кипятком.
Хоша в ином, литературном смысле
потягиват забытым холодком.
Ай нам по первости? Привычно блея,
князь Юрий ("Орган"-то листаешь там?)
поет хвалы родному юбилею,
и мы за ним стремимся по пятам.
Быват… В "Олене" (на ремонте "Шпиль"-то)
иль в горницах смердливых ЦДЛ
отводим душу за игрою в шпильки,
в стихи, рассказы, Бога и тэ.дэ.
Все то ж, все то ж… Рожая слово в муках,
мутнеет глазом борода-Орлов,
закончил сказ о женщине Майсюков
размером в осемь авторских листов.
Томится Том, в когтях железной "Смены",
а я… Да что там баять о себе?
От перемен страхуясь постепенно,
гумаги оформляю в СеСеПе.
Лечу на Вахш… Ты - с Гоби, я - с Памиру
могли бы и Хуа заклещить, чать.
Да не хуа… Как при угрозе миру
нас тянет окончания смягчать.
Засим – целую…Что ж до стиля слога –
я взял его приятелю в пандан:
поморский краснослов Личутин Вова
на днях со мною обмывал роман.
Б.Холопов
Б.Холопову, Гоби-Алтай –
Москва, "Дружба Народов", 1977 г.
Не лыком шит дружок, не лыком шит,
и за версту видать, не пальцем сделан.
Так потянуло вновь к родным пределам,
которые нам меч, а равно щит.
Так остро вновь припомнилося мне,
как мы с тобой бывали со щитами,
когда в "Олене" резво сочетались
с бутылочкой-другою "Каберне".
Что ж до дружка, как почту привезут,
листаю в туалете мощный "Орган".
Как их хранит от заграничных оргий
спасительных соревнований зуд.
А впрочем, кто из нас не без грехов?
И, antre nous, он подарил нам это:
"Потомки непричесанных волхвов –
печальные российские поэты".
Твой курс на СеСеПе – вполне понятный крен
писателя, который с веком сросся:
я твердо убежден, что ты как член
улетворишь любые их запросы.
Пора, пора подняться во весь рост
над нашими задумками благими,
а то, глядишь, покоя сердце просит,
и слава обнимается с другим.
Как часто не хватает нам чуть-чути
до полной воли сердцу и уму!
(сколь борзо сочинят помор Личутин.,
при обмываньях кланяйся ему).
Поклон Орлу, и Майсюку, и Тому…
Ах, все они мудры не по годам!
Отдам всю жизнь за труд их многотомный,
но только лиры милой не отдам.
Я с ней в литературе не расселся,
но мне милее, что сквозь снежный свей
святая боль ума и мука сердца
ведет России верных сыновей.
Засим - целую. Плачу по дорогам,
где воробьи купаются в овсе.
Не забывайте, други, ради Бога!
Жду ваших телеграмм, романов и эссе.
Гоби-Алтай - Москва. Экспедиция 15-го района
"Гидроспецгеологии", Котловой И.Ф., 1977 г.
Если праздничный вечер вам слезы случайные выжмет,
эта боль – не беда, и токая тоска – не тоска:
по Усе и Щугору, по Илычу, Колве и Ижме
пронеслась наша молодость, как голубая река.
От Тиманского Кряжа и до ледяного Урала,
там где с юною тундрой полночный закат пировал,
мы беспечно прошли, о судьбе не заботясь ни мало
и в каком-то маршруте легко перешли перевал.
Возле белых ночей наше сердце влюбленное пело,
пролетали года, исчезая за синей грядой,
был Никита – Иванович и Миловидов был "Белый",
да, признаться, и я был тогда не такой уж седой.
Чуть закрою глаза, и несутся стремительно мимо
стаи снежных откосов, и свет заливает лицо:
на уютной лодчонке вполне легкомысленный Климов
со смертельной угрозой поигрывает веслецом.
Он известный жуир! Пусть сейчас же предложит по чарке
в этот праздничный вечер принять зеленого вина.
Все мужчины встают, и за вас, дорогие Печорки,
первым тостом за вас! Навсегда! И до самого дна!
Боже правый, как весело пелось когда-то!
Как смеялось легко и спалось на застуженных мхах!
Как вам спится теперь, всевозможных наук кандидаты:
Саша, Вера, Валера, РБ и ДГ и Валях?
Как в прокуренной бойлерной бесперебойно
ворковала гитара – ровесница нашим годам!
Вспоминал ее Женя, когда развивался в Сорбонне
среди жутко изящных мамзелей и столь же распутных мадам?
Впрочем, кроме гитар мы еще помаленьку пахали.
Если честно сказать, мы пахали тогда не за страх!
Оттого так блестяще прошли по различным Сахарам
несравненный Отец, Толя Ночкин, Палиеч и Граф.
Может быть, оттого, что работа валила с катушек,
что был ветер свиреп и подъем упоительно крут,
мы глядим со слезой с высоты полысевших макушек,
как в глухую тайгу наша юность уходит в маршрут.
Я пишу вам письмо, и встают перед мысленным взором
ваши милые лица и радостно-грустный банкет,
и оргсектор Котлова – бесспорная "Миссис Печора".
О, пардон меня – мисс! Ей семнадцать по-прежнему лет!
Если праздничный вечер вам слезы случайные выжмет,
пусть заветная грусть будет радостна вам и легка:
по Усе и Печоре, по Колве, Щугору и Пижме
проплыла наша молодость, как голубая река.
И.Зайонцу. Москва, Гидропроект –
Ханты-Мансийск, 1985 г.
Не посчитай за лесть,
ее здесь - ни на волос,
ведь ты возвысил голос,
чтоб все сказать, как есть.
По манию руки
вернулись наши даты
и прогремел набатом
глухой "Удар кирки".
Во всем пристойный вид,
так прибрано и чисто,
приличные артисты,
богатый реквизит…
Спектаклю вопреки
всему мы знаем цену –
для нас звучит за сценой
глухой удар кирки.
Не ради похвальбы
теперь тебе скажу я,
что не был я в Бомбее,
зато в Коломбо был.
Но это пустяки -
и не такое пишут,
зато я ясно слышу
глухой "Удар кирки".
А.Юдкевич
И.Зайонцу. Мурманск – Москва. 1986 г.
Хоть ты и признан перестройкой,
как Коломбиною Пьеро,
все так же весело и бойко
твое лукавое перо.
За что же любим мы Зайонца?
За все! И в том числе за то,
что помнит друга он засланца,
что сын он нашенской Сато.
И за Полярным этим Кругом,
где столько лиха я вкусил,
я тоже поднял тост за друга
и снова рыбкой закусил.
Здесь, как и всюду, воздух спертый,
но больше холода и тьмы.
Ну что же – были б только мы,
а их, как говорится на х…!
Р.Крапивнер
И.Зайонцу. МИД , Посольство СССР в СРВ,
ГКЭС, группа Яли – Москва, 1989 г.
Прощай, немытая Россия,
страна рабов, страна невеж,
без мыла жить нет больше силы,
я уезжаю за рубеж.
Быть может, там избегну срама,
предотвращу душевный шок
и в джунглях Южного Вьетнама
найду стиральный порошок.
А.Юдкевич И.Зайонцу. АО "Институт Гидропроект",
Москва – Хорошево-Мневники, Москва, 1996 г.
Ты мне пожалуйста скажи,
тебя я спрашиваю, Игорь,
зачем играешь в эти игры
с красивым словом "ностальжи".
Как бы впадая в странный сон,
где нет тебя, хотя ты рядом,
глядишь отсутствующим взглядом,
чуть приглушив магнитофон.
Да, нет тебя, хоть рядом ты,
и вдалеке рокочут струны,
и вижу я, как светит юность
сквозь огрубевшие черты.
Тебе как будто тесен дом –
ведь ты уже в десятом классе,
и луг на пойменной террасе
воспринят как аэродром.
Но прежде, чем пойти на взлет
и оторваться без оглядки,
на старой клубной танцплощадке
ты отмечаешь свой уход.
Лучи последние ловя,
вдали синеет берег правый,
и нежный свист Таисьи Саввы
выводит "Танго соловья".
К плечу доверчиво припав,
под этот свист прозрачно-тонкий
идет соседская девчонка
сомнамбулическими па.
Уйдя в далекие края,
ты навсегда остался там, где
Плывет над тихой поймой танго…
Ах, это "Танго соловья".
А.Юдкевич
Комментариев нет:
Отправить комментарий